Стоя у дверей и тихонько переговариваясь, они были похожи на заговорщиков. Одновременно подумав об этом, оба улыбнулись.

— Спокойной ночи, господин министр.

— Спасибо, Мегрэ. Спокойной ночи.

Комиссар не стал вызывать лифт. Он спустился с пятого этажа пешком и вышел на улицу, где туман еще более сгустился и стало холоднее. Чтобы поймать такси, надо было дойти до бульвара Монпарнас. Сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, он повернул направо, и, когда прошел шагов двадцать, перед ним вспыхнули фары и раздался шум трогающейся машины.

Из-за тумана трудно было определить расстояние. На мгновение Мегрэ показалось, что машина мчится прямо на него, но она, ослепив его светом, проскочила мимо.

У него не было даже времени, чтобы поднять руку и прикрыть лицо. Да он и понимал, что это бесполезно.

Весьма возможно, что кому-то надо было узнать, кто именно так долго засиделся у министра, в окнах квартиры которого допоздна горел свет.

Мегрэ, пожав плечами, продолжал свой путь. Больше никого он не встретил, кроме пары влюбленных, которые шли, обнявшись, целовались и ненароком толкнули его.

В конце концов он поймал такси. На бульваре Ришар-Ленуар в его квартире еще горел свет. Как всегда, он достал иЗ кармана ключ, и, как всегда, жена открыла дверь прежде, чем он коснулся замка. Она была в ночной сорочке, босая, с припухшими от сна глазами, и тут же легла обратно в постель.

— Который час? — раздался ее голос из спальни.

— Десять минут второго.

Он улыбнулся, подумав, что в другой квартире, несколько богаче обставленной, но не имеющей своего лица, в эти минуты происходит похожий разговор.

Пуан и его жена жили не в собственном доме. Это были чужие комнаты и чужая постель, и они были чужими в огромном казенном здании, в котором вынуждены были жить и которое, должно быть, казалось им наполненным всякими ловушками.

— Что ему нужно было от тебя?

— По правде говоря, даже толком не знаю. Она еще не до конца проснулась и, пока он раздевался, пыталась прогнать сон.

— Не знаешь, почему он хотел тебя видеть?

— Думаю, чтобы попросить совета.

Ему не хотелось употреблять слово «помощь», что было бы куда вернее. Странно. Ему казалось, что если бы здесь, в привычной домашней обстановке, он произнес «отчет Калама», то разразился бы хохотом.

Полчаса назад на бульваре Пастера эти слова звучали очень трагично. Министр произносил их с каким-то ужасом. Премьер с тревогой говорил об этом, как об одном из наиболее важных государственных дел.

А ведь это каких-то тридцать страничек, которые валялись в течение нескольких лет на чердаке или где-то там еще и которыми никто не интересовался. И смотритель Школы обнаружил их, возможно, даже случайно.

— О чем ты думаешь?

— О некоем Пикмале.

— Кто он такой?

— Пока не знаю.

Действительно, он думал о Пикмале. Вернее, повторял его фамилию по слогам, и она казалась ему забавной.

— Спи.

— Ты тоже. Кстати, разбуди меня, пожалуйста, завтра в семь.

— Почему так рано?

— Мне нужно будет позвонить.

Мадам Мегрэ протянула руку, чтобы погасить свет: выключатель был около нее.